В КАНУН ОСЕНИ

1

Сколь прозрачны хребты ночного тумана! Опять зреет ночь, густой вязкий плод, напитанный светом и гулом, Где различить может слух едкий шелест немых табунов, хлынувших в соответствия неба и воздуха.

На крупах иней. Леденит руку влажная сфера бездомного яблока – Но дом нельзя нам оставить – Изъязвлены стены ночными цветами. Прислушайся, отстрани на мгновенье дыханье – Крадутся цветы по крыше покатой, Вот в рамах оконных они шевелятся, перекликаясь с прекраснейшей пустотой. Мириады тычинок в тягучей пыльце сулят нам покой и тянутся к телу – Но дом нельзя нам оставить! – Источены стены, Дверь поскрипывает на легком ветру.

И скользят, текут над недвижной травою табуны не то рыб, не то птиц. И каплет древней слюною тростник, вживаясь в свое отражение. Каждую ночь мы проговариваем негромко: «В канун осени, – говорим, – неуловимо меняются вещи». Чище звук, будто содрана живьем кожура. И каждую ночь, слыша поступь забвения, Мы окунаем птицу живую в кровь мертвой птицы. И каждую ночь (не оставить нам дома), Руки омыв, ложимся в постель, Тела протянув, как долгую муку, слушая, как испепеляют цветы лепестками своими персты слепой весенней луны.

2

Словно яблоко пронесли и с моста обронили рассеянно. Близится пепельный пух к крышам домов, И, напоминая отдаленное временем пение, блещет зыбко паутина витая. О сладость удушья осеннего света! О печаль неизбывного странствия…

Жаром побега охвачены ноги, а память скована воском-недугом холодным и на удивление легким. Замирают пчелы в доме воды. Блеск множится до исступления в бездонных порах листвы, Когда яблоко падает, Когда срывается птица, коготь разжав, Оставляя тебя слушать дни – как поют они и рыдают – Не то монахи у порога со словом, Не то сумасшедшие всхлипывают, увивая нежными рукавами шеи друг друга. Лица их невидны, И плач веселья невнятен.

О радость бесконечного странствия! (удаляется шепот). Не нащупать артерий, Хлещет стекло, колышет подводные травы в сокровенных глубинах полузабытого тела, А слух замирает, точно пчела на пороге отсутствия. Когда коготь разжат, Когда касается яблоко магической глади, Где изредка появляется облако… И только удушье осеннего света! Да свобода сладостной паутины.

3

Словно яблоко пронесли и с моста опустили рассеянно, Ринулась к солнцу тень рыболова. И сам он запел, выпуская плотву из соломенных дыр, А в мешковине трепещет бескровная рыба твоего поцелуя. Кто же бредет вдоль божьих свечей? Кто поит мух солнцеглазых бледной сукровицей рек?

Много свечей в час посева, Много огня в день жатвы и хмеля, Много молчания в день первых побегов. Века пролегли меж зерном и свечой – Руку подставь! Пусть неприкаянная птица, крылатое семя обожженного клена, твой ангел – опустится на ладонь, Пусть недоступней все разум, И только пустые тела, как сухие колосья, тянутся по ветру, И только свобода беспризорных шелковиц, затянутая в ледяное кольцо детских волос, Свобода холмов, налитых зноем, И нищего слова, и облака без конца и начала – забавы птиц и детей, отрады бездомных и рыб… И голову запрокинув, как идиоты, выплеснув ртов серебро, Уходим к убежищу Водолея, Грому сентябрьской звезды внимая рассеянно, Да шагам едва слышным того, кто бредет вдоль божьих свечей, Да нищему слову – Что, словно яблоко, пронесли и с моста опустили рассеянно.

Аркадий Драгомощенко.