Двадцать третье апреля
Гостей снарядил и лег,
Сутки в скользкой листве, как дождевая водица,
Просыхают под ветром. Солнечный мотылек
Вслед последнему свету за рваной рекой садится.
Джонсон отчалил в Лондон. Дочь учи — не учи,
Месит сено с куини. Но время вперед, прямое,
Жестко стелет полночь. Космические лучи
На скиптроносный остров в серебряном море.
Речью венчал безъязыких и жестом. Но ныне нет
Платных страстей суфлера тем, кто тут обитает
Под караулом с младенчества верных планет,
Он лежит в чем прожил с утра. Шекспир отдыхает
На лучшей из двух кроватей за гранью мер
В доме, который воздвиг для него лорд-мэр.
Стынет взор
Стынет взор, кому заказан возврат дневной.
Через Стрэтфорд пролягут века, куда не дожил.
Пусть и прежде больше барыш — стакан в пивной,
Тот, кто может все, уже никому не должен.
Но платил исправно, брал повторный сосуд
Точным золотом слова. С помоста покрыта трата.
Он чеканил им речь, которую пронесут
От разливов Миссури до самых трясин Евфрата.
Перед ликом Лизбет и северный варвар Джеймс,
Он им пел, как вол, чтобы семь суббот в неделе
Изваял им любое имя и каждый жест
В этом полураю, в своем другом эдеме,
Чтобы жить по средствам всем на тысячи лет,
Даже если умолк суфлер и автора нет.
Но покуда ночь
Но покуда ночь, и в городе ни огня,
За щеколду бережно, нежно должно быть, Джудит
Силуэт украдкой и опрометь вдоль окна
В комнату, где не одна, но и двух не будет.
Где без снов поперек постели спит властелин
Полумира и больше, певец на смертном ложе,
Составитель планеты, которую населил
Племенами зла и добра — и нами тоже.
Перед самым уходом сверху ему видны
Агинкур и Верона, Богенское море и реки
Всех народов, в которых доля его вины,
Ибо с верхним светом ума и даром речи,
Весь повергнутый в ужас, но не подобревший мир
В тишине, где не было бога и мертв Шекспир.
Алексей Цветков.