Ветер летает здесь не всегда, но деревья всегда
его догоняют. А деревья всегда догоняет ночь.
И один из моих снов неизменно настигнет этот пейзаж.
Взвинченная лестница ростом в рой петель и
самоуправством в три плеча ловит – пируэт за пируэтом,
перескакивая через брошенные едва не в каждом –
то свистящие шепоты и клятвы, то вожделение,
умоисступление, и винный жгут из сплющенных
в четверть окон листает – настоящие и надуманные…
но и те, и эти благословляют с верхов – все камни,
что пригреют их от налета добродетелей,
назойливее которых только гарпии.
На спуске из старобытного замка – толпа деревьев:
старичье-эмигранты, дернувшие из австро-венгерских
подданных – в чехи, и дети их, завзятые чехи.
Высматривают ветер, рокочут и собираются жить
дальше и дальше. Заскучавшие в старом обличье
сосны перевоплощаются в дубы и буки, и каждый
лист зряч – и видит солнце во всех проекциях сразу.
И земля им полна и милостива.
Этот неразрешимый оттенок зеленого – как ноющая, саднящая нота, которую натягивает смычок – и
заодно отпиливает от меня остаток времен.
А ниже – убегает по треку реки вода, и вечно уносит –
не то корзину с героем, не то миску лодки.
Сколько еще деревьев сманит с собой ночь и не сможет
удержать, сколько уплывет корзин и мисок?
Сколько раз мне снова приснится эта вырванная
из пейзажа страница?
Как очередь за младенцами наперебой воркует
лишь о младенцах, так листы того леса щебечут
о том, что славно нацелить на мир – тьму-тьмущую
глаз и узреть его как абсолютную радость,
так в веренице на тот свет турусничают
только о скором транспорте – и так мозжит этот
оттенок зеленого, и пилит, и пилит меня за…
ну, не суть, за какие грехи.
Юлия Кокошко.